Татьяна Лившиц
Настоящее проходит, прошлое остаётся...
(От составителя приложения)
Работы моего отца через 33 года после его смерти выносятся на суд читателя. Цель предлагаемых ниже фрагментов воспоминаний коллег, друзей, учеников и родных - помочь восстановить тот «дух эпохи», ту атмосферу, в которой жил и писал Лев Лившиц.
Мне же хотелось, предваряя их, поделиться некоторыми соображениями о том, как отцовский выбор тем для исследований соотносится с его жизненным путём.
Над отцовским притяжением к Бабелю, я задумывалась не раз, но никогда не задавалась вопросом, почему отец после лагеря поменял тему диссертации: «Маскарад» Лермонтова на «Тени» Салтыкова-Щедрина. И только теперь, перечитывая работу о «Тенях», я, мне кажется, нахожу ответ на этот незаданный когда-то вопрос.
...Кто бы ни писал или вспоминал об отце, все единодушно свидетельствовали: никогда и ни с кем, ни при каких обстоятельствах отец не вспоминал о годах ареста, тюрьмы, допросов, лагерей.
Лагерный опыт и его преодоление стали основой творчества В. Шаламова, А. Солженицына, Л. Копелева и др. Отец же внешне как бы наложил на этот опыт табу. Любимец и баловень семьи, друзей, подруг, герой войны, молодой литератор, быть может, он воспринял случившееся как некий абсурдный, бессмысленный зигзаг, трагическое недоразумение, страницы черновика, которые должны быть выброшены из начисто переписанной рукописи его судьбы, его жизни? Нет, конечно, его ирония, обострённое политическое и социальное чутьё, память о 1937 годе не оставляли места иллюзиям о режиме. Но, может быть, он верил, что самый страшный вал уже позади? А потом, вынырнув из этой всё-таки настигнувшей и захлестнувшей волны, не хотел оглядываться назад?
Нет, отнюдь не вытеснение в подсознание, не забвение лагеря были причиной внешних фигур умолчания. Накопившийся запас яростного неприятия тех подленьких и ничтожных людишек-теней, которым сталинская эпоха позволила вынырнуть на поверхность и опутать смертоносной паутиной миллионы человеческих судеб, выплеснулся в его критической работе над пьесой.
Надо помнить, что, когда он писал о «Тенях», паутина продолжала опутывать его жизнь. От утверждения диссертации зависела не только его судьба: университетская ставка была необходима как источник существования для измученной семьи. Читатель не затруднится обнаружить в диссертации такие места, где эта неизбежная дань времени и обстоятельствам совершенно очевидна.
Стоит отделить эти плевела от зёрен. За кивком и подачкой власть предержащим бьётся горькая, страшная правда о времени-безвременьи. Через скрупулёзный текстологический анализ пьесы и сопоставление с историческими обстоятельствами жизни общества убедительно и последовательно отец раскрывает творческий замысел гениального сатирика. В российской действительности общественные силы правят людьми даже в самых личных ситуациях. Попытка столь глубокого психологического отождествления и проникновения в мир Таракановых и Клаверовых, Бобыревых и Свистиковых, предпринятая в этом исследовании, могла быть только у человека, избравшего пьесу рычагом, чтобы, подняв с его помощью пласт обыденности, добраться до самых затаённых и наболевших ран своего опыта, своей жизни. Когда-то он горько заметил своему студенту: «Мы все стоим в дерьме по щиколотку, но зачем же добровольно залезать в него по грудь?» «Тени» позволили высказать отцу его собственное литературно-политическое кредо, в которое неотделимо вошёл его опыт «космополита», выстраданное им знание истинной меры вещей: «кто есть кто» и «что почём». Надеюсь, читатель почувствует глубину и бесстрашие этого знания.
Итак, работой над «Тенями» отец, в какой-то мере, подвёл итог сталинской эпохе в своей жизни. И после Салтыкова-Щедрина возникает Бабель. Нужно ли искать связывающее звено, какой-то мостик, или последовательность исчерпывается хронологией? Нет, я думаю, что мостик есть. Да и не мостик, а широкая дорога. Отец любил рассказывать, как именно Горький уловил романтизм как суть творчества Бабеля-прозаика, вопреки принятому мнению о гиперреализме писателя. Я думаю, что отцу был близок пафос бабелевской трудно созревавшей, но упрямой веры в то, что вся эта «большевистская заваруха», в конечном счёте, приведёт к наступлению более справедливого и лучшего устройства жизни. Вглядываясь через призму бабелевской судьбы в дилемму отношений художника и общества, творчества и времени 20-х-30-х годов, отец искал ответов для себя, своего поколения.
Я не знаю какими он видел итоги этой судьбы. Но я знаю, что его напряжённый «бабелевской» поиск гармонии в раздвоенности, упорная вера в выстраданные идеалы, бескомпромиссная борьба за их приближение также окончились трагической развязкой...
