заключение.

Теперь, после анализа творческой истории, идейно-образной концепции и драматической поэтики “Теней”, представляется возможным более точно ответить на остающийся поныне спорным вопрос: закончена ли Щедриным драматическая сатира? Вопрос этот распадается на две части: 1) окончена ли пьеса в том смысле, что автор не предполагал дописать еще сцену или целое действие? 2) является ли публикуемый обычно текст “Теней” (сцены 1-4 IV д. печатаются по беловому, остальные – по черновому автографу) черновым вариантом, подлежавшим большей или меньшей доработке, или пред нами пьеса, с точки зрения Щедрина, завершенная, готовая к печати, для сцены и т.п.?

Большинство исследователей и критиков считает, что пьеса закончена и известна нам полностью, но не завершена, не отработана драматургом.

Иванов-Разумник полагал, что хотя пьеса “закончена по существу”, но в ней “быть может, не хватает только последней VIII сцены и заключительных слов Набойкина или Клаверова “под занавес”1. Почему нужна VIII сцена? Соответствуют ли драматической системе Щедрина, как она выражена в “Тенях”, требуемые Ивановым-Разумником реплики “под занавес”? Критик не отвечает.

Д.И.Золотницкий считает, что Щедрин должен был уточнить окончательно “отношения Бобыревых с откупщиком Обтяжновым, Клаверова с Кларой Федоровной”, что писатель “мог бы сделать без труда,.. если бы довел пьесу до печати”2. Кстати сказать, отношения Клаверова с Кларой абсолютно “уточнены” в письме Шалимова (см. IV, 403). Что же касается Обтяжнова, то что же неясного остается с его отношениях с Бобыревыми?! Они ясны как раз и ровно настолько, насколько это нужно для выявления идейного замысла пьесы. А вопрос о том, как будет Обтяжнов стараться “половчее и вместе с тем без больших издержек предложить руку и сердце Софье Александровне” (IV, 426-427), – совершенно выходит за рамки плана и темы драматической сатиры.

Разнообразные “требования”, предъявляемых Щедрину, начиная со статей Ф.Батюшкова, не опираются, как правило, на конкретный исторический и идейно-эстетический анализ. Ключ к решению вопроса, закончены ли “Тени”, – в сочетании такого анализа с исследованием текстологических данных, которые вообще до сих пор полностью никем не были изучены.

Пьеса Щедрина разделяется на сцены по принципу явлений: уход или приход одного из действующих лиц означает окончание данной сцены и начало новой. Черновая рукопись оканчивается ремаркой, заключающей 7 сц. IV д.: “Ольга Дмитриевна, Софья Александровна и князь Тараканов уходят”. Таким образом, черновик, в отличие от беловика, не обрывается на полуслове, а завершается полностью законченной сценой (7-ой). Является ли она последней в IV акте? Ремарки “Занавес опускается”, которой заключаются предыдущие акты, здесь нет. Может, Щедриным была написана в черновой рукописи еще одна, 8-я сцена IV д., которая не дошла до нас?

Изучение особенностей работы писателя над черновой рукописью позволяет довольно определено ответить на этот вопрос. Щедрин каждый новый акт начинал писать с нового двойного листа, оставляя чистыми неиспользованные страницы предыдущего двойного листа. Окончив на л. 6 I д., драматург пропустил л. 6-об и начал II д. на л. 7 (4-й двойной лист); окончив на л. 11 II д., начал III д. на л. 12 (7-й двойной лист), пропустив л. 11-об; окончив III д. на л. 16, начал IV д. на л. 18 (10-й двойной лист), оставив незаполненными целых три страницы – лл. 16-об, 17 и 17-об. Мы видим, что сцены, относящиеся к одному действию, драматург писал подряд, не оставляя чистых страниц, как он это делал, переходя к новому акту. Отсюда ясно, что если б Щедрин работал в черновой рукописи над 8 сц. IV д., то сцена была бы им написана или хотя бы начата на л. 21-об, а эта страница двойного листа – чиста. Значит, с полной уверенность можно сказать, что в черновой рукописи 8 сц. IV д. написана не была.

На основании этого возможны три предположения:

1) хотя в черновом автографе 8 сцена IV д. не была написана, но Щедрин собирался это сделать;

2) драматург считал IV акт законченным 7 сценой, но думал написать еще и V акт. Поскольку каждое следующее действие Щедрин начинал на новом двойном листе, то л. 21-об и остался чистым. Однако V акт написан не был.

3) V акт был создан писателем, но эти листы затерялись.

Второе и третье предположения могут основываться только на том факте, что в подзаголовке черновой рукописи количество актов не указано (“драматическая сатира в ... действиях” – IV, 363). В.В.Гиппиус отсюда сделал вывод: “Возможно, что оно (число действий – Л.Л.) не было ясно самому автору”, и поэтому оставлял открытым вопрос, “не предполагалось ли пятое действие” (IV, 511).

Спору нет, что в то время, когда Щедрин начинал пьесу, число актов ему могло быть еще не ясно. Но если он его не проставил впоследствии, то это вовсе не означает, что V акт предполагался и тогда, когда драматург уже написал IV акт. Ведь Щедрин переписывал “Тени” на беловик сам, а не поручил это писарю или жене. Потому-то и не было у него необходимости уточнять в черновике число действий.

С точки зрения содержания пьесы, завершенности ее характеров и конфликтов, законченности сюжетных линий, – пятое действие невозможно. В нем никакой идейно-художественной необходимости, не говоря уже о том, что оно непомерно бы удлинило и без того большую пьесу. Справедливо писал Иванов-Разумник, что “все “тени” вполне выявлены, нового ничего не могли бы они выявить ни друг другу, ни читателю”3. Верность подобного взгляда подробно аргументировалась нами на протяжении всей работы.

Остается разобрать первое предположение (Щедрин собирался написать 8 сц., завершающую IV д. и всю пьесу, но не выполнил этого). Гипотеза Иванова-Разумника – “затерялся последний листок с окончанием четвертого действия и всей пьесы”4 – абсолютно несостоятельна по отношению к черновой рукописи. Выше показано, что “затеряться” листок черновика с 8 сц. не мог – эта сцена, если бы писалась, то только на 4 странице одиннадцатого двойного листа (л. 21-об), который до нас дошел. Чтобы считать 8 сцену IV д. написанной и затерянной, надо предположить лишь одно: существовала какая-то третья, промежуточная между черновиком и беловиком рукопись, нам неизвестная, в которой и находилась эта гипотетическая 8 сцена. Тогда следует думать, что и на беловик Щедрин переписывал пьесу не с черновой рукописи, а с этой, промежуточной. Обратимся к беловому автографу.

Прежде всего, нужно сказать, что сам факт существования беловика свидетельствует, скорее всего, о том, что драматург считал свою пьесу оконченной. Судя по обычной манере работы Щедрина (вносить поправки и изменения не на переписанной заново рукописи, а на левой половине листа – справа пишется текст), писатель не стал бы переписывать незаконченное произведение. В пользу такого предположения говорит и еще одно обстоятельство. В черновой рукописи каждый акт имеет свою пагинацию. В беловой – сплошная пагинация; IV д. начинается с двойного листа под номером 18 (БР, л. 1). Значит, это не была отдельная копия IV акта, над которой автор еще предполагал работать и потому переписал ее отдельно, – а часть рукописи всей пьесы (первые три акта были переписаны на предшествующих 17 двойных листах).

Почему же Щедрин вдруг стал бы переписывать набело произведение, не имеющее концовки? Не проще ли ему было дописать пьесу в черновике, а уж потом, по готовому, все переносить в беловик? Ведь Щедрин явно стремился к тому, чтобы беловой автограф, в отличие от черновика, не имел никаких помарок: здесь нет на полях ни одной вставки, а в самом тексте имеется всего лишь восемь крайне незначительных исправлений. Именно так пишется рукопись, предназначенная уже для чужих глаз. Правда, такой вид может иметь и копия, которую автор начал переписывать, но не успел еще обработать, внести в нее намечаемые изменения и дополнения. Этот взгляд может найти себе подтверждение в том, что беловик, как говорилось уже, не окончен, обрывается на первой ремарке 5 сц. IV д. Однако сопоставление первых четырех сцен IV д. в черновой и беловой рукописях опровергает предположение, что беловик – первичная, чисто механическая копировка черновика: здесь имеется ряд изменений и дополнений.

Раньше всего стоит отметить тот факт, что списка действующих лиц IV д. в черновой рукописи нет; он появляется лишь в беловике (IV, 417, ср. ЧР, л. 18). Щедрину в процессе работы над I и II действиями пьесы, очевидно, не был ясен сразу круг персонажей, принимающих участие в этих актах. Списки действующих там лиц – вставки, сделанные на полях, т.е. написаны после окончания каждого акта (см. ЧР, л. 1, л. 7). Так же обстояло дело и с IV д. (список действующих лиц III д. написан в основном тексте – см. ЧР, л. 12). Поскольку список действующих лиц беловика IV д. точно совпадает с теми персонажами, которые участвуют в IV д. черновика, то естественно считать, что Щедрин не собирался внести в окончание беловика, недописанное им, новые лица, которых не было в черновике. А это делает тем более вероятным утверждение, что именно на 7 сц. IV д. и кончалась пьеса, ибо появление новых лиц наверняка потребовало бы новых сцен.

Кроме дополнительно внесенного в беловой автограф списка действующих лиц, обнаруживается еще 83 расхождения черновика и беловика первых четырех сцен IV акта. Все эти расхождения можно разбить на две группы:

1. Синонимические замены отдельных слов и целых фраз. Это замены (всего их 42) или узко стилистического порядка, или заостряющие, выразительнее раскрывающее мысль персонажа. Но ничего принципиально нового в характеристику героев они не вносят.

2. Вставки-дополнения (всего 41). Мы видели выше, что в процессе работы над черновой рукописью Щедрин делал вставки и дополнения, которые многое меняли в сюжете пьесы и образах, а потому вызывали и ряд изменений в первоначальном тексте, – иначе получились бы противоречия и неувязки. Совершенно иной характер носят вставки-дополнения белового автографа. Ничего в развитии действия и в образах они не меняют. Потому-то никаких дополнительных изменений в тексте, перенесенном из черновика в беловик, они не вызвали, ибо эти дополнения ни в чем не противоречили тексту чернового автографа.

Известные нам по беловику первые четыре сцены IV д. ни в чем не противоречат и пьесе в целом, как мы ее знаем по черновику.

Из всего этого можно сделать вывод, что никакой радикальной или хотя бы существенной переработке в беловом автографе пьеса не подвергалась, хотя, возможно, что в процессе переписки и в первых трех актах беловика, не дошедших до нас, были сделаны поправки, аналогичные описанным выше поправкам четвертого акта. Поэтому и отпадает вопрос о промежуточной редакции. Ее не существовало, ибо в ней не было никакой необходимости для Щедрина. Раз коренные переработки драматург не собирался делать, то частные поправки он сразу вносил в беловик. Именно потому, что это были частные поправки, они производились “в уме”, а не требовали работы на бумаге, многих вариантов, – что наблюдается в черновой рукописи, но чего нет в беловике. Характерно, что из восьми поправок-вставок, сделанных непосредственно на листах белового автографа, четыре относятся к исправлению явных описок, а четыре приходятся на текст, появившийся только в беловике. А это подтверждает наш взгляд, что изменения в беловик вносились при переписке сразу с черновой рукописи, а не с предварительно заготовленной промежуточной редакции.

С другой стороны, тот факт, что Щедрин не механически сначала переписал пьесу и потом (как это он обычно делал) начал заносить изменения и дополнения на поля, а все эти 83 изменения сделал “в уме” и сразу ввел их в текст, – свидетельствует о том, что драматург рассматривал “Тени” как законченное произведение и старался, чтоб в беловом автографе не было никаких помарок, исправлений, дополнений и т.д. За это говорит и разница в почерках черновика и беловика: небрежный, крайне неразборчивый, в первом случае, чрезвычайно тщательный, легко читаемый – во втором.

Сопоставим теперь три обстоятельства: 1) в черновом автографе, как доказано выше, не была написана 8 сц. IV д.; следовательно, и затеряться она не могла; 2) промежуточной редакции не существовало, следовательно, 8 сцена вообще не создавалась Щедриным; 3) особенности белового автографа убеждают в том, что драматург писал его не как заготовку для дальнейшей работы над пьесой, а как текст законченного, завершенного и в деталях произведения, готового для сдачи в печать или на театр.

Все это позволяет утверждать, что Щедрин закончил пьесу 7 сценой четвертого акта, известной нам по черновику. Отсутствие заключительной ремарки “Занавес опускается” – формальный момент, который вовсе не опровергает справедливость подобного утверждения. Исследователи “Теней” не заметили одной подробности в черновой рукописи. Если бы Щедрин и захотел написать эту заключительную ремарку на данной странице (а какой смысл был писать одну строку на обороте?!), то он не смог бы сделать этого: совершенно не оставалось места, последние строки чернового автографа и так написаны мельчайшим почерком у самого нижнего обреза листа.

Предположение Иванова-Разумника, что 7 сц. IV д. не является концом пьесы, не опирается на текстологические данные, а аргументировано только тем, что нет заключительных слов Клаверова или Набойкина “под занавес”. Но соответствует ли требуемая критиком концовка тому, как Щедрин строил окончания других актов пьесы?

Окончания I, II и III действий “Теней” построены по одному и тому же принципу. Они заключаются не внешне броскими словами “под занавес”, а простыми, очень естественными словами того действующего лица, чьи поступки и переживания окажутся в центре изображения в следующем акте. Концовки актов как бы подводят итог уже свершившимся событиям и в то же время намечают путь, по которому будет развиваться действие.

Вот монолог Клаверова о себе и “тенях человеческих”, заключающий I д., в котором экспонирован ряд “теней”. Он завершается фразой: “Ба! Бобырев... Соничка Мелипольская... какая мысль!” Здесь завязан узел интриги, в котором главную роль играет Клаверов. Интрига эта разворачивается во II д., основная смысловая нагрузка акта и падает на образ Клаверова. Клаверовские “готовности” раскрываются во II действии.

В III акте в центре изображения – Бобырев, его политические взгляды, его психология. Здесь определяется дальнейшая судьба Николая Дмитрича, а с Клаверовым – все ясно, он отошел на второй план. В соответствии в таким идейным замыслом III д. построена концовка второго акта. Он заключается репликой Бобырева: “... черт возьми, однако ж, не всегда приятно положение государственного человека en herbe!” (на первых порах). Во II д. Бобырев стал “го-сударственным человеком” – таков итог событий; в III д. показывается, что же это для героя означает.

В IV акте на первый план выступает Софья. Она – единственная среди окружающих ее “теней”, в ком проснулось человеческое, протестующее. Героиня активно действует, завязывается новый конфликт, в котором Софья, ее поступки противостоят “зараженной ветоши” – Клаверовым и Бобыревым. Завязка этого конфликта, выдвижение Софьи на первый план и полное падение Бобырева, подготовлены концовкой III д. – словами героини, обращенными к мужу: “Вы мерзавец, вы трус, вы последний из людей, вы...”.

Но точно так же построено и окончание 7 сцены IV акта. Ведь Софья стала над миром “теней”, она дает им оценку. Поэтому заключительные слова и принадлежат героине: “... может быть, и еще есть многое, что я не поняла, но то, что я уж поняла... Ах, уйдемте же, maman, уйдемте!” Так же, как и в предыдущих актах, концовка IV д. завершает определенные события и дает перспективу для действий того героя, повороты в судьбе которого еще возможны. Таким героем в конце пьесы является только Софья (поэтому ее слова и завершают произведение), а не Клаверов, Набойкин или Бобырев, чья будущая жизнь уже известна наперед. Концовка 7 сцены IV акта точно выражает идейный замысел драматурга. В ней подведен итог основным конфликтам данной пьесы, подведен чрезвычайно естественно, без поучающей морали.

Такой финал соответствует эстетическим требованиям, предъявлявшимся Щедриным к драматургии. Выше приводились примеры высказываний, авторы который полагают, что “Тени” не завершены, ибо драматург не “уточнил” отношение и судьбы отдельных персонажей (Обтяжнова, Клары и т.д.), а это, мол, сделал бы Щедрин, подготовь он пьесу к печати... Если так, то почему же Щедрин в своих статьях нещадно издевался над подобными “уточнениями”?! Он считал, что пьеса кончается тогда, когда “уже исход драмы ни для кого не подлежит сомнению” (VIII, 87). Мы знаем, что “Тени” закончены именно так: письмо Бобырева и разрыв Софьи с Клаверовым – вот исход драматической сатиры, который еще до 6 и 7 сцен IV акта не был ясен. Теперь он показан – пьеса кончается.

Щедрин иронизировал над И.Самариным, который показав исход событий еще в IV акте своей комедии, написал V акт ради “объяснений” и “уточнений” судеб персонажей. Став на такой путь, заключает сатирик, вроде следует написать комедию, которая будет идти трое суток, но “зато уже ничто не останется необъясненным” (VIII, 87). Почему же требуют от автора “Теней” “объяснений” и “уточнений” – того, к чему он сам резко отрицательно относился?!

Вся приведенная здесь аргументация позволяет сделать вывод, что “Тени” – вполне законченное в идейном и художественном отношении произведение, тщательно отработанное автором даже в мельчайших деталях. В неизвестных первых трех актах белового автографа, возможно, есть исправления по сравнению с черновиком, но они, судя по сличению первых четырех сцен IV д. в беловике и черновике, не имеют, вероятно, принципиального характера и касались частностей, не затрагивают основного содержания и образной системы пьесы.

Возникает вопрос: почему Щедрин, переписав на беловик почти всю пьесу, так резко, на первой ремарке 5 сцены IV акта, оборвал переписку и никогда больше не возвратился к ней? Вряд ли серьезным будет предположение, что законченная пьеса, в которую было вложено столько труда, переписываемая автором так, чтоб эту копию можно было прямо сдать в печать, – вдруг настолько “разонравилась” Щедрину, что он не пожелал даже окончить переписку нескольких сцен.

Объяснение для такого странного, на первый взгляд, отношения писателя к беловому автографу “Теней” есть лишь одно: очевидно, произошло какое-то событие, совершенно неожиданное, чрезвычайно изменившее всю обстановку. И такое событие действительно было! Щедрин писал три четверти пьесы в Пензе. Там же начал и почти завершил он работу над беловым автографом. В Пензе же застала его и весть о выстреле Каракозова. В обстановке последовавшего за покушением на Александра II террора нечего было и мечтать о том, чтобы увидеть “Тени” на театре или хотя бы в печати.

Это сделало для Щедрина совершенно ненужной подготовку белового автографа: вот почему так резко, буквально на полуслове обрывается эта рукопись. Щедрин не вернулся к ней и позже, ибо в 70-80-х годах обстановка для публикации “Теней” оказалась еще более неблагоприятной, чем раньше.

Этим, между прочим, объясняется, по нашему мнению, во многом и тот факт, что после “Теней” писатель ничего больше не создал для сцены. Основывающиеся на воспоминаниях Л.Ф.Пантелеева и В.Н.Давыдова (в передаче А.Брянского) утверждения, что Щедрин оставил драматургию якобы потому, что сам не считал ее своим призванием, – нуждаются в пересмотре. Сатирик отошел от работы для театра, очевидно, потому, что возвращение к жанру социально-бытовой комедии после социально-политической драматической сатиры “Тени” было бы шагом назад. Писать так, как он хотел и мог (чему доказательство “Тени”), – не давали Щедрину политические условия. Эзопова манера в драматургии была неприменима. Так “Тени” и оказались последней пьесой Щедрина, несмотря на то, что драматургия в высшей мере соответствовала самой природе дарования писателя, характеру щедринского юмора, создающего объективные, саморазвивающиеся образы.

Итак, “Тени” были надолго погребены в архиве писателя. Но идеи и типы, воплощенные в этом произведении, продолжали привлекать внимание Щедрина. Да иначе и быть не могло. Ведь в “Тенях” художественно решался ряд проблем, имевших огромное значение для России на протяжении большого исторического периода, начавшегося в 1862 г. Поэтому “Тени” и оказались связанными не только с творчеством Щедрина 60-х гг., как это мы старались показать в работе, но со всей последующей его литературной деятельностью.

Говорилось уже выше о том, что в “Тенях” Щедрин первым в русской художественной литературе раскрыл всю опасность либеральных иллюзий, абсолютную непримиримость идеалов правды и демократии с либерализмом. Описание позорной эволюции российского либерала, которой посвящены едва ли не самые яркие страницы творчества сатирика (“Дневник провинциала в Петербурге”, “Современная идиллия”, “Дворянские мелодии”, “Либерал” и др.), было начато Щедриным “Тенями”.

“Тени”, таким образом, не стоят особняком в наследии сатирика, а находятся на магистральной, главной линии его творчества. В этой пьесе сконцентрирован ряд идей и типов, к которым Щедрин неоднократно возращался. Но дело не только в этом возвращении писателя к проблематике, которая впервые была им развернута в “Тенях”. Не менее важно то, что проблемы эти в последующем творчестве Щедрина решались так же, с тех же приницпиальных позиций, что и в пьесе. В “Тенях” Щедрин выступил как последовательный революцинер-демократ, непримиримый к тактике компромисса, как писатель, утверждающий необходимость революционного действия. Драматическая сатира развенчивает легенду о длительтности либеральных колебаний Щедрина в 60-е гг. Художник не ограничился страстным разоблачением морального растления, цинизма, хищничества правящих классов. Перед “волной” народной революции уже сегодня трепещут “тени” – таково соотношение сил в его драматической сатире. Поэтому власть Таракановых и Клаверовых исторически обречена.

Именно потому, что “Тени” отражают важнейший период идейного развития Щедрина, они составили и определенный этап в его художественной эволюции, в истории формирования реалистического метода писателя.

Драматическая сатира Щедрина представялет начало разновидности стиля писателя, которая такое блестящее развитие нашла в романе “Господа Головлевы”. 1863-1865гг. – годы усиленных поисков новых художественных путей в творчестве писателя. И не случайным представляется совпадение, что Щедрин работал над “Тенями” тогда же, когда написал рассказ “Семейное счастье” (1864 г., см. VI, 396-420), который является первым наброском будущих “Господ Головлевых”.

... Полвека рукопись “Теней” пребывала в небытии. Оставалась невостребованной пьеса и долгие десятилетия после того, как она была обнаружена в архиве писателя. Знакомство с ней читателей, обращение к ней татров, ее изучение литературоведением, по существу, только начинается.

Процесс этот идет интенсивно, так что можно надеяться, что произойдет то, что должно было произойти давно: “Тени” обретут по праву им принадлежащее место в наследии Щедрина, в истории русской драмы и русской сцены.

1955-1956