Еще раз «об одной антипатриотической группе театральных критиков»
(театроведческое расследование по материалам следственных дел
Л.Я. Лившица и В.С. Морского)
С двухтысячного года будучи участницей Чтений памяти Льва Лившица, я поняла, что подошло время давать ответы на все еще проклятые вопросы трагедии биографии этого талантливого и прозорливого ученого-филолога и театрального критика. Этим летом у меня был незабываемый отпуск – ежедневное посещение областного государственного архива, куда в начале 90-х КГБ передало дела репрессированных. «Дело» Лившица поразило своей колоссальностью – в двух томах, на пятиста с лишним страницах. Выяснилось, что Аппарат продолжает защищаться. Срок секретности дела давно истек, но мне разрешили делать только выписки. Переписывая 520 страниц дела, я открывала этот неизданный роман в документах, историю мужественной борьбы одного, внутренне свободного, человека с целым аппаратом.
Этот доклад призван раскрыть факты и дать оценку позиции Л. Лившица в процессе активного преследования его репрессивным аппаратом государства.
Напомню, что начало всесоюзной кампании против критиков-космополитов было положено в январе 1949 г. редакционной статьей «Правды» под одиозным названием «Об одной антипатриотической группе театральных критиков». Если в Москве терроризировали страхом, увольняли с работы, лишая средств к существованию, но даже из партии при этом исключали через одного, то в Харькове, кампания против «безродных космополитов» начавшаяся «по-московски», т.е. с шельмования четырех критиков - Гельфандбейна, Л.Я. Лившица, Б.Л. Милявского и В.С. Морского - на партийных собраниях и страницах печати, для двух из них, единственных во всем Советском союзе космополитов-критиков, она закончилась арестом, следствием и лагерем. На Лившица и Морского завели уголовные дела, сфабриковали против них состав преступления и за девять месяцев следствия затаскали людей мирной и эстетической профессии по ночным допросам. И не потому ли на следственном деле В.Морского чернилами начертано: «Хранить вечно», что безвинно пострадавший критик оплатил вымышленную свою вину жизнью – 50-летний глава харьковской школы театральной критики умер в Ивдельлаге на втором году заключения.
Говоря об опасности профессии театрального критика в те годы, уместным будет пересказать воспоминание московского критика К. Рудницкого о посещении им цирка, вместе с товарищем по несчастью быть обвиненным в космополитизме. Дело было в 1950. Критики смотрели представление из директорской ложи, и когда советская звезда И. Бугримова положила красивую голову в львиную пасть, И. Юзовский повернулся к Рудницкому и с завистью сказал: «Какая спокойная профессия!»
В статье о Льве Лившице Е. Русабров писал: «Почему правящая партия и всесильный вождь едва залечившей страшные раны Отечественной войны огромной державы обрушили свой гнев именно на театральных критиков? А с другой стороны – почему литературовед Лев Лившиц именно в это время так увлекся театром? …По законам сюжетосложения трагический (то есть – берущий на себя ответственность) герой подсознательно стремится на самые опасные, гибельные участки».
Увольнение с работы в областной партшколе, исключение из аспирантуры родного университета, отказ в сотрудничестве от органов печати, исключение из рядов союза писателей – это не полный перечень всего, что пережил Лившиц за последующий год.
В отличие от своего коллеги – В. Морского, который воспринял исключение из партии фаталистично, Лившиц год активно оспаривал решение местных органов во всех инстанциях. В партию он пришел сознательно, как ровесник СССР. Черту под годом подвело Бюро ОБКОМА КПбУ. На заседании 30 ноября 1949 г. Лев Лившиц сначала занял позицию человека благоразумного, он даже признал ошибкой, что «в рецензии на постановку «Обыкновенный человек» герой пьесы А. Ладыгин сопоставлялся им с персонажами писателей западной литературы. Недостаточно были подчеркнуты новые черты советских людей, что совершенно неправильно, ведь критика должна сопоставлять произведения литературы с явлениями жизни и прежде всего, а не только с произведениями литературы». Однако, оказалось - ждали от него не этого. Из протокола заседания видно, что секретарь собрания тов. Мамалуй обрушился на критика как прокурор: «У вас ряд политических ошибок, которые превратились в систему политических взглядов космополитического характера, и вы должны за это нести ответ. При рассмотрении вашего дела, вы стали на путь обвинения бюро горкома партии в том, что оно подходит неправильно, тенденциозно к вашему вопросу». Далее процедура была прервана первым секретарем обкома, возмущенного фактом нового неповиновения Лившица, его активной позицией в дискуссии.
Нашлись «заинтересованные» в наказании строптивого и независимого в суждениях Лившица и среди партийной театральной общественности города. В мемуарных заметках народного артиста Украины Б.Табаровского есть такие строки: «Молодые критики Харькова и даже глава театроведческой мысли Морской писали нелицеприятные рецензии на спектакли Аристова (Василий Аристов – режиссер русского драматического театра им. А. Пушкина). А тут подоспела компания против космополитов. Аристов, будучи членом бюро обкома партии, немало способствовал аресту группы критиков. Подводилась и идеологическая база: эти люди выступали против советских спектаклей».
О том же, что критик был арестован по прямой наводке первого секретаря Харьковского обкома Чураева, Лившиц писал в письме-протесте главе КГБ Л. Берии: «Когда в марте 1950 г. я был вызван в Киев, в Партколлегию при ЦКП (б) У, то помощник члена Партколлегии Дружинина заявила мне, что в материалах дела нет фактов, подтверждающих мою виновность перед партией, что исключили меня из партии неправильно. Для объективного разбора дела Партколлегия запросила характеристики моей деятельности у ряда известных деятелей искусства и литературы УССР. В то самое время, когда эти запросы стали поступать в Харьков, когда стало ясно, что решение бюро обкома будет отменено Центральным комитетом КП (б) У, в этот самый момент я был арестован Управлением МГБ по Харьковской области».
Поясню: защищая свое индивидуальное право на свободу профессионального и гражданского высказывания, Лившиц сам того не понимая, своим «сигналом» в столицу республики подтвердил уже формировавшееся там отношение к Чураеву как к оголтелому и зарвавшемуся обкомовцу из первой столицы. А значит вопрос устранения Лившица был вопросом личной безопасности и неприкосновенности Чураева.
Арест произошел ночью 8 апреля 1950 года. На допросах следователь Крячко с бульдожей хваткой давил на подследственного, внушая ему вину в антисоветской агитации. В то время, когда ни одного доказательства оной – по словам Лившица – ему так и не предъявили. Полтора месяца его просто изнуряли многочасовыми допросами, подталкивая к самооговору. Поскольку кампания была развернута с антисемитским подтекстом, критику даже инкриминировали, что он скрыл пятую графу под псевдонимом, унижали обвинением в стремлении использовать различные «клички», чтоб нажиться на литературной ниве. Напомню, что до войны Лившиц начинал публиковать рецензии под родной фамилией, но в послевоенное время стал подписывать публикации – Л. Жаданов. Когда настала пора оттепели, Лев Лившиц смог снова стать на страницах газет самим собой. Из воспоминаний К. Рудницкого: «У нас в Советском искусстве я неоднократно был свидетелем примерно таких разговоров: «Послушайте, Борис Моисеевич, выберите себе какой-нибудь псевдоним. Вы же русский критик, пишете по-русски». Цинизм системы налицо: Льва Лившица били за то, к чему сами же его и вынудили. Аналогичная ситуация была и с Владимиром Морским, в обвинении которого большую роль сыграло приписываемое ему укрытие от следствия настоящих имени и фамилии – Вульф Мордкович.
В то же время следователь вел допросы свидетелей из профессионального окружения Лившица. С большей или меньшей готовностью они говорили об отдельных его человеческих недостатках, но ни один из шестерых не признавал за ним антисоветчины. Об атмосфере того времени свидетельствуют показания завотделом рабселькоров Якова Черкасского: «Лившиц среди сотрудников редакции газеты «Красное знамя» вел себя высокомерно, в своей работе проявлял элементы карьеризма. Он считал, что лучше всех пишет, что он больше всех знает что он больше и лучше всех разбирается в театральной культуре». Я оставляю без комментариев эту сентенцию человека со средним образованием. «В своих рецензиях на спектакли харьковских театров Лившиц и Милявский почти во всех случаях давали отрицательную оценку. Создавалось такое впечатление, что все спектакли, поставленные в театрах, плохие» - даже при том, что Черкасский явно старается тут угодить следствию и характеризует рецензии огульно, я с позиций историка театра не могу не согласиться – да, критики были правы, действительно, спектакли тогда были чудовищные! Тогда Крячко потребовал у Льва Лившица список особ, которые могли бы быть допрошены. Тот же факт, что показания ни одного из названных им тогда народных артистов СССР и УССР или крупных киевских и московских писателей-редакторов газет так и не были подключены к делу, Лившиц прокомментировал уже на следствии по своей реабилитации: Крячко был разочарован – ничего, кроме хорошего, о Лившице они сказать не смогли.
И тогда Крячко состав преступления сфабриковал. Во-первых, Лившицу было инкриминированы мифические преступления во время войны – инкриминированы по показаниям агентов управления госбезопасности семилетней давности. Оказывается, еще с 1943 года фронтовик Лев Лившиц находился под тайным наблюдением, после того, как будучи на курсах журналистики в эвакуации, он поделился со знакомым режиссером наблюдением, что в офицерском составе много некультурных, грубых людей. Там же, на войне, Лившиц получил выговор, за то, что был застигнут за прослушиванием немецкого радио. Хотя еще в годы войны выговор был снят.
Во-вторых, роковую, фундаментальную роль в обвинении Лившица сыграли показания дважды допрошенного в качестве свидетеля секретного сотрудника УМГБ Аркадия Школьника (к слову, не имевший высшего образования Школьник в то время уже широко подвизался на поприще драматургии, часто приходил к Льву Лившицу домой под видом попросить литературного совета, сидел в квартире часами, думаю, угощался приготовленной матерью Льва Яковлевича кухней, но после этого обязательно шел показывать против Лившица в здание напротив. В протоколах допроса Школьника значится: «В 1949 г. и в начале 1950 г. Лившиц высказывал ему антисоветские измышления о советской действительности, клеветал на постановления партии и правительства о снижении цен, о школе и о создании Советско-китайского акционерного общества. Высказывал антисоветские измышления о национальной политике советского правительства, клеветал на современную художественную литературу и на советские художественные кинофильмы. Возводил клевету на страны советской демократии, восхвалял жизненные условия трудящихся в США, а также в одной из бесед восхвалял Гитлера». Прокомментирую: под антисоветскими высказываниями о национальной политике подразумевались слова Лившица об откровенном притеснении евреев сталинским правительством; под «восхвалением же Гитлера» имелось в виду профессиональное мнение Лившица о фильме, в котором убедительней всего выглядел актер, сыгравший Гитлера. Одним словом, на лицо немыслимое передергивание фактов.
И в-третьих, в конце мая начальником отделения следотдела УМГБ Кузьминым в срочном порядке была назначена экспертная комиссия по критическому наследию Лившица. Одной из антиправовых санкций, примененных к неугодному критику, было изъятие при обыске на квартире всех его статей и тенденциозный отбор из них тех, которые уже были подвергнуты критике при исключении Лившица из партячейки. На остальные статьи был составлен акт об уничтожении, «как к делу отношения не имеющих». Вопиюще неквалифицированную экспертизу состряпали заведующий кафедрой филологии университета им. М. Горького Иван Балака, заведующий кафедрой театроведения театрального института А. Плетнев и старший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма Политеха Иван Елисеев. Предвзятость экзпертов – налицо. Балака руководил кафедрой, с которой год назад был изгнан «пролезший в ряды партии «космополит» и «шкурник», аспирант Лившиц. У Плетнева с Лившицем были свои старые счеты, в 46 критик раскрывал на странице газеты плохую работу партидеолога Театрального института. Как писала в заявлении к К. Симонову жена Л.Лившица: «Критике подверглись статьи моего мужа, напечатанные в газетах еще за 2-3 года до ареста. Из 70 статей только в трех, и то в какой-то своей части, была обнаружена неправильность в оценке тех или других явлений. Они были признаны ошибочными, и кто-то под общую шумиху дал им название космополитических». А вот выдержка из жалобы самого Лившица в Президиум Верховного совета от 4 октября 1950 г.: «Не была создана объективная экспертиза из специалистов, которая бы проанализировала все мои статьи и установила бы их подлинную идейную направленность».
Экспертиза, которой требовал Лившиц, была проведена только в 1954 году силами московских театроведов. И на основании тех же самых трех статей Л. Лившиц был признан невиновным, а уровень его критического анализа – профессионально компетентным. Но, как писал в статье о Лившице Евгений Русабров: «Такие кампании всегда питаются человеческой завистью и трусостью; и вот уже «тройка» так называемого «особого совещания» привычно, без суда и следствия, по стандартной статье об антисоветской агитации определяет «безродному космополиту» Лившицу десять лет лагерей». Напомню, что даже «врагу» номер один театрального искусства Л.Курбасу ранее дали «всего» пять лет, впрочем, расстреляли до окончания срока.
При том, что Лившица и Морского арестовали в один день, а осудили к 10 годам ИТЛ в конце осени, они прошли свой крестный путь каждый по-своему. После десятка допросов Морской резко сломался и признал все, в чем его обвиняли. Будто не верил больше в свое место под солнцем в этой стране. Лившиц выдержал все, продолжая упрямо отрицать вину, боролся и не поддался отчаянию. Еще во время следствия жена Льва Лившица, Ольга, направила письмо в его защиту К. Симонову. После приговора Лившиц сразу же написал жалобу в президиум Верховного Совета. В 1951 – уже из Челябинского лагеря – жалобу Абакумову. Через полмесяца после смерти Сталина просьбу пересмотреть дело сына послала Берии и Маленкову мать Лившица, а еще месяц спустя – на тот же адрес – его жена. И снова всплывает в памяти параллельный сюжет из книги Рудницкого: «Как-то вечером на Пушкинской площади я повстречал Николая Давидовича Оттена (.) и рассказал ему, что вот, мол, собираюсь писать Сталину… Оттен выслушал меня и промолвил: «Костя, можно дать вам один совет? Так вот: никаких лишних движений. Никаких!» Письмо Сталину написано не было. Впоследствии выяснилось, что никому эти письма не помогли». Судьба Л. Лившица подтверждает, что косвенная необходимость в подобных письмах была – они-то как раз и выполнили роль «слова защиты», в котором критику отказали, судив его заочно. Именно протестные письма Льва Лившица проложили путь к его реабилитации, указав следователю с фамилией честного советского милиционера – Самаркину – на истинные обстоятельства сфабрикованного дела Льва Лившица. Благодаря письмам на имена Берии, Авакумова, Симонова и Сталина и мы сегодня имеем полную картину преследований критика.
Подводя итоги, задаюсь вопросом, можно ли было избежать Лившицу показательных репрессий власти? В предлагаемой системе координат советской деспотии, следуя здравому смыслу, он мог бы в конце сороковых уйти от профессии критика в педагогику; мог держать при себе свой праведный гнев против некачественной работы партийного руководителя Театрального института А. Плетнева; мог бы при первых раскатах кампании против критиков-идеологических диверсантов признать свою несуществующую вину, повиниться перед Бюро и не вызывать своей смелостью персональную ненависть со стороны озверелого в своей безнаказанности удельного харьковского царька Чураева. Однако возмужавший на войне тридцатилетний Лев Лившиц выбрал самый трудный путь – в условиях неправовой государственности отстаивать правду. Судьба Лившица – его творчество, гражданская позиция, сам арест, процесс над ним, а через четыре года – реабилитация – убеждают: Лев Яковлевич был беспримерным в культурной элите современником страшных лет УССР. Если в двацатые-тридцатые вызов «системе» в Харькове бросили несколько людей, то в «северно-ледовитые» 40-50-е он выступил против коррумпированной, идеологически зомбированной верхушки – один. Невероятно, но факт – бунтарь-одиночка выстоял, дух его не был сломлен. В этом уроке на все времена и заключается оптимистическая трагедия судьбы ушедшего из жизни уже на воле, всего в сорок четыре года, Льва Лившица…
